Результаты поиска

Главная новость июля - г-н Эйрик закончил написание книги о всаднике Фоксе, сыне Анира из Торросса. Полное и настоящее имя его - Йэстен, а название книги - "Песня Рун". О судьбе книги будем информировать, разумеется, потому что вот мы только-только отложили текст "вылежаться": впереди финальная редактура и определение стратегического направления - куда вносить книгу и в какие сроки. На нее у нас имеются планы, о да! К сожалению, пока что откладываются на неопределенный срок основные планы, связанные с предыдущим текстом (тут, увы, не наша вина, ибо не все в этом мире идет идеально) - зато самое время достать планы запасные! Для обоих книг - истории всадников на черном и серебряном драконах, учителя и ученика - необходимо создать обложки, чем мы и займемся в ближайшее время, а там и выход на просторы Ридеро не за горами. Но пока можем поделиться картинками для настроения (безусловно, летнего!) и таким же летним отрывком из "Песни Рун":

"…Учитель долго не дозволял молодому всаднику летать в одиночку далеко – до тринадцатого лета точно, а после уже – стал так нагружать уроками, что сильно много и не полетаешь в дальние дали. Впрочем, в воздухе со Скаем они проводили много времени – часть уроков относилась к полетам, и вот уж против них ни сам Йэстен, ни Скай ничего не имели. Но то ли дело – учение, а просто прогулка ради удовольствия же совсем иное! Взмыть в небо, оставить далеко позади Эклис с его садами, древними оливами на подступах к городу, потерять из виду стены и поместья близ города, и лететь, лететь – над горами к югу, над серебряными стежками рек и бархатными покрывалами лугов, леса, полей! Как выдохся – приземлиться, напиться вволю из ручья, отдышаться – и обратно. Никакой цели, только чистая радость движения. Как танец ради танца. Как песня – просто ради песни, как это умеют пастухи в горах, растягивая один-единственный звук на разные лады, так, что все равно выходит – песня. И потому Йэстен завел себе обыкновение – тот день, когда он явился в этот мир, встречать полетом. Он родился всадником! Его дракон явился на свет всего одной луной позже его самого! И Йэстен не мыслил себя – без Ская, и без неба и ветра в крыльях, которые его поднимают в воздух. Так было и в этот раз. - Только вернись до грозы! – крикнул ему с земли Силас, когда серебряные скаевы крылья распороли воздух над садом, как живые молнии. Ответом ему был счастливый смех и после – уже совершенно серьезное: - Да, конечно. Но она не скоро, учитель. Смотри, небо такое яркое! Если к вечеру и наползет…! - Я знаю, - усмехнулся Силас. Он явно хотел было сказать, что летнее небо в такую яркую погоду переменчиво ничуть не меньше нрава капризной девы, но промолчал – его ученик уже взрослый парень, разберется. Пусть и любит дурачиться, совершенно как дитя, а изводить его за это поучениями совершенно не стоит. А гроза и в самом деле лежит где-то у самого горизонта, как спящий зверь. Темно-синяя шкура облачного дракона еще даже не думает сверкать молниями, и дыхание его пока что глубоко, но не рокочет громовыми раскатами – было бы о чем говорить! Силас проводил учеников взглядом, и оба они – элфрэйского рода и драконьего – умчались в горизонт. Ровно навстречу тому самому гром-дракону – но на самом деле, конечно, скорее всего на реку или к озерцу в горах, у деревеньки в паре лиг пути от Эклиса, он туда зачастил что-то, помнится. Эстимэне* у него там, что ли? Но Силас, конечно, ошибся – возлюбленной девы в горной деревне у Йэстена не было. Амалита, дочка торговца пряностями из Эклиса, вряд ли простила бы – а терять ее расположение Йэстену не слишком хотелось, пусть и сводилась вся та душевная связь, что имелась меж ними, к недолгим прогулкам по саду за городом. Недолгим – потому что оба они бывали часто изрядно заняты и учением, и помощью родным. Амалита пропадала в лавке отца или у знахарки. Старуха Аточа, что учила девушку знанию трав, была суровой наставницей, у такой не прогуляешь особенно. Ну а у молодого всадника были обязанности рядом с его собственным наставником, когда тот принимал приходящих к нему просителей. Все-таки Силас был не просто ещё одним всадником, он был для Эклиса и окрестностей – маг и целитель, и иной день полнился людьми и их прошениями настолько, что Йэстен только диву давался – когда учитель вообще отдыхает? Когда сам Йэстен умудрялся вырваться на волю, бежал он не к друзьям и не в заветный сад за стенами города – все его существо звало его в небо. Нестись серебряным росчерком, приникнув к спине Ская, в самый горизонт! Ловить ветер – Йэстен рассказывал после взахлеб матери и учителю, что ветер похож на цветные ленты, которыми украшают себя танцовщицы на площади города, мать смеялась, а учитель с пониманием и отчего-то чуть печально кивал. Улыбался, но ничего не пояснял – Йэстену не сразу пришло в голову спросить, видит ли сам Силас их, эти ленты? Нет, ответил Силас, и добавил – хотя он тоже всадник, но у всех драконьих всадников, оказывается, бывают разные таланты. И ветра учитель не видит, зато – чувствует, как тот течет. А ты, Тэнно, видишь – и в том твое благословение, дарованное богами, у каждого свое, у тебя – такое. Ты цени его. И он, конечно, ценил. Не знал большей радости, чем смотреть на эту игру красок в полете. Ловить ветер и пить всем своим существом силу, его наполняющую. Вдыхать сладкую свежесть садов и терпкую сладость – леса, соленый морской бриз и ледяной горный воздух. Горы за эклисскими землями его манили особенно. А то озеро… о, с виду такое небольшое, но глубочайшее, холодное даже в лютую жару, а главное, полное все тех же танцующих в глубине цветных призрачных лент. Так он, Йэстен сын Анира, всадник серебряного дракона Къет-Ская, видел магию, что наполняла мир – как танец сияющих, цветных, подвижных лент, как разноцветные течения в воздухе, в воде, вокруг всякого живого создания. Да, чтобы смотреть так, чтоб эти ленты сделались явны, нужно особое состояние ума – но оно приходило к юноше в долгом полете. Поэтому-то он столь много и проводил где-то в небесной вышине – самое прекрасное зрелище было наградой долгому уединению. Чудеснее этих сияющих течений магической силы Йэстен ничего не видел. Он уже знал, что так выглядит сама суть жизненной силы, что наполняет мир – и восхищался вдвойне. Куда уж лучше придумать было, чем встретить утро нового года своей жизни! Конечно, Йэстен и в мыслях не держал нарочно попытаться рассмотреть грозу того дня поближе. Он, положим. В самом деле по детству часто засматривался в небеса, когда в тех цвели ветви молний, как будто меж облаков прорастали диковинные опасные цветы. Только вот, сделавшись старше, он стал понимать, насколько такая игра может быть опасной. И если уж ему самому по малолетству и не было страшно за самого себя – как и все юные создания, Йэстен долго полагал себя неуязвимым, точно младший айулан** – то за своего друга, Ская, он переживал гораздо сильнее. Ведь знал же уже, что их жизни накрепко связаны – и потому Силасу не нужно было предупреждать своего ученика о грозе, держа в мыслях – «не вздумай ловить молнии, сорванец!» Другое совсем дело – что с летними грозами никогда не угадаешь, когда они придут… Пусть даже всадники и понимают о мире и том, что в нем творится, побольше прочих – а небо, вотчина Эрроса, Айулан ветров и ливней, непредсказуемо порой еще больше, чем море. Как бы там ни было, а все равно небеса, заполненные в вышине клубящимися пышными облачными грядами, все еще были ясны и полны солнечного света, и горели чистой, пронзительной лазурью, когда юноша и его дракон, накупавшись, обсохнув и насобирав охапку свежего, душистого горного тимьяна, взмыли ввысь снова, собираясь домой. День перевалил за полдень далеко, но вечерь еще не начинало. Облака белели пышными шапками – когда пролетаешь сквозь, точно попадаешь с ледяной кисель, Йэстен и Скай знали это уже на опыте, и потому старались в них нарочно не нырять – накупаться оба успели вдосталь, заново не хотелось макаться в холод и влагу. Где-то высоко и далеко впереди меж тем уже начало гулко ворчать – точно в пещере всхрапывал сказочный великан. Йэстен усмехнулся – вряд ли гром грянет среди ясного неба, а до города – лучины три пути, не так уж долго. Успеют, даже дымно-розовым и лиловым небо не успеет сделаться, как к вечерней непогоде по летней поре бывает. Конечно, погода переменится – тут учитель был прав, уж больно холодно становилось близ облаков. Йэстен мысленно попросил Ская взять ниже – облака тяжелели, вынуждая и всадника лететь не слишком высоко – чтобы не нахлебаться того самого холодного небесного киселя-тумана. Они торопились домой – Йэстен вроде бы понимал умом, что до бури далеко, гром не может грянуть просто так, из ниоткуда, да и молния сама по себе не родится – а все равно спешил. Сколь бы не щекотала сладкая жуть душу близостью необычайного приключения, а чувство опасности заставляло спешить. …Облачная гряда словно соткалась сама собой перед всадником - дышащая холодом, клубящаяся, синяя и бело-дымная, она накатывала, шла навстречу, как идет волна прилива, медленно, но неостановимо. Скай, а с ним и его юный всадник остро почувствовал себя крохотной искрой, мотыльком перед этой громадой. - Облетим? – крикнул всадник, приникнув к драконьей шее - Тэнно, да тут в ширину несколько лиг, разве что уйти вниз и влево… - В глубину, думаю, не меньше, - Йэстен чуть тронул коленом бок крылатого товарища, как бы соглашаясь – да, влево. И вниз. – Насквозь мы в ледышку смерзнемся! Скай чуть слышно фыркнул – он был серебряный, а серебряные не боятся холода, а значит, и его всаднику он не настолько страшен, но Тэнно, его добрый друг и брат Тэнно-Йэстен все-таки был прав. Когда облако полно льда, тот начинает тереться друг о друга острыми гранями, и от этого и рождаются острые, кусачие молнии – а вот с ними Скаю встречаться не хотелось больше всего. …Говорят, что молнии и громы кует Айканто, ученик и младший брат могучего тучегонителя Эрроса, Айулан из меньших. Кует, это так – те, что огромными ветвистыми деревьями прорастают сквозь все небо, или безжалостными стрелами разят лихо на земле. А та мелочь, что сыплется с его наковальни – это ледяная крошка и забракованные, мелкие молнии, вот они-то и обтачиваются острыми гранями облачного льда, становятся яркими, злыми, кусачими. Они рождаются вне воли Кователя, и тем они, самовольные, коварны. Об этом помнили и всадник, и дракон – обходили обитель малых нерожденных молний и ледяной искристой взвеси, лавировали меж белых и сине-серых массивов… дыхание застывало паром, а в глазах двоилось от радужного блеска. Тэнно-Йэстен не сразу понял, что это не от того, что ветер выжимает колкие слезы из глаз, а оттого, что воздух, по-прежнему пронизанный ярким солнцем, полон сияющей ледяной взвеси. Кто бы сказал сейчас, что внизу, на земле этот же солнечный свет несет горячее тепло! Искристые льдинки сияли, клубился облачный пар, катил тяжелой волной грозовой фронт – как так вышло, что тот из спящего великана у самого горизонта превратился в плывущую прямо на всадника громаду, Йэстен понимал плохо. Понимал только, что надо еще снижаться и еще забирать в сторону – хоть потоками теплого воздуха снизу их и тащило неудержимо вверх, надо снижаться. Они не успели. Их точно обняло со всех сторон ватным тяжким одеялом, оглушило холодом, снова вытолкнуло в искристый свет…а потом – громкий треск, ярчайшая вспышка, чернота перед глазами. Запах опаленной выделанной кожи, запах горелого дерева, и больно плечам – крылья потоками ветра неприятно вывернуло, горит бок, точно плетью огрели, щиплет руки и лицо, кожу под чешуей, и почему-то совсем ничего не видно, а дышать так тяжело! А самое страшное – воздух больше не держит, крылья не слушаются, и падение все длится и длится – спиралью закручивается вокруг воздух, и у Тэнно только и осталось сил – вцепиться в своего друга и отчаянно, на грани гаснущего сознания крикнуть: - Силас! Эррос! Аааайи! Может, эта встреча с грозой с самого начала была в планах Пастыря Туч Эрроса, кто же знает? Может, всадник, сам не отдавая отчета себе в том, отчаянный зов о помощи сплавил с собственной магией, вложил в него силу и волю, желая выжить во что бы то ни стало – и кроме того, что смог дозваться учителя, так и божьего слуха тоже достиг тот крик? Кто скажет? Пожалуй, уже никто. Серебряная искра, ужаленная короткой, злой молнией, падала вниз, как падает кленовое семечко-крылатка – вращаясь и переворачиваясь в потоках воздуха. Скай терял высоту и никак не мог прийти в себя, крылья гнуло и выворачивало, трепало ветром. Наверное, это падение должно было окончиться могучим, страшным ударом о каменистую землю внизу, смять живое серебристое тело, смять тонкие изящные кости и крылья, скомкать, вдавить дракона и всадника друг в друга, превратив в единый ком плоти, крови и боли. Наверное. Наверное, Саира понимала, метнувшись золотой стрелою в небо, что она не успеет поймать падающих. Наверное, понимал и Силас, в доли секунды успевший взобраться по саириной когтистой длани ей на лопатки, без седла, как в совсем давние годы, держась на своей дро-аргхас***. Они не успевали. Золотой росчерк взмыл вверх – серебряный прянул вниз. Одновременно. Небо, отороченное темной кобальтовой синью грозового фронта, взирало равнодушно на происходящее. Их разделяли лиги – и если бы Силас умел, он бы рискнул пробить рукотворный колодец прямо сейчас. Но подобное под силу только богам – и сколь не спешил старший всадник, а прибыли они на место уже тогда, когда Скай и Йэстен распростерлись на земле. Живые. Целые. Почти невредимые – если не считать царапин и обугленной местами одежды. Единственное, что пострадало – упряжь и седло Ская; от седла остался каким-то чудом только кусок передней луки, от упряжи – несколько закопченных и оплавленных пряжек. Казалось, что неведомая сила подхватила падающих всадника и дракона в исполинские ладони, и бережно опустила средь зеленого луга, едва примяв пышные травы, густые, душистые и часто прошитые шелковыми стежками цветов. - Йэстен! – куда как более бесцеремонно сминая травяное покрывало, тут же, рядом, приземлилась Саира, и Силас буквально скатился с ее бока, споткнулся, но все равно метнулся вперед. – Скай! Схватил ученика за плечо – и обжегся о пряжки куртки, отдернул руку. - Живые, - подходя ближе, пророкотала Саира. В голове янтарной звучало неподдельное облегчение. Силас кивнул – он знал это, как и Саира. Но живы – не значит, что им не нужна помощь! Наплевав на ожоги от горячих, как из кузнечного горна, металлических пряжек и клепок, он наскоро осмотрел Йэстена – и, к удивлению своему, заключил, что ученик его совершенно здоров. Только вот в сознание ни его, ни Ская они привести не могли еще добрых две лучины. - Ильма меня убьет, - сокрушаясь, качал головой Силас. Это и услышал, очнувшись, Йэстен – и страшно удивился: - Мама? За что ей тебя убивать, Силас? - А это ты ей сам расскажешь, - сердито заявил тот, вскинув голову… а потом рассмеялся от облегчения." *эстимэне - возлюбленная, кортуанск. **Айулан - бог стихии, один из создателей мира. ***Дро-аргхас - дракон всадника, "драконьи крылья"

Сумерки густеют, точно сливки в глиняном горшке, что трясут не первый час, обвязав плотно горловину тонким и прочным лоскутом кожи - из вечерних теней взбивается темное, густо-синее масло ночи. По весне всегда рано темнеет, что в горах повыше, что тут, в лощине лесной. Вот как согнало недавним – первым за сезон – дождем снеговой покров с земли, так и вовсе непроглядная темень падает на землю, как только за кружевную кромку леса ныряет солнечное яблоко. Пахнет водой, сырой подснежной прелью, листвою, мхом оттаявшим, землею мокрой, почему-то орехами и еще - грибами. Впрочем, почему грибами – ясно. В котелке варится похлебка с ними, сушеными – приправленная свежей зеленью только-только проклюнувшейся черемши, да листочками сныти. Путник протягивает к трепещущим лепесткам огня руки, греется. Вроде не так уж и зябко, ан нет, весенний ветер коварный, под плащ пробирается ледяными ладонями, мокрыми, что у русалок, студит горячую кровь… Только-только вот Эйстре отметили – диво ли, что холодно становится с закатом солнца! Путник повозил ложкой в котелке, сожалея о том, что варево выйдет похлебка похлебкой, к тому же жидкой – горсть грибов да горсть крупы, ну и трава всякая, вот бы туда копченой оленины хоть ломтик-другой закинуть! Но оленина за зиму вышла вся, и надо было не лениться, а расстараться и не перелинявшего еще весеннего зайца подстрелить. Хоть тощеват зверек, да все же было бы мясо сейчас в котелке. Ну да что о том жалеть! Спешил пройти побольше, домой, вишь, не терпится… да. Хоть вот не по темноте стоянку искал – полянка-то тут такая сухая одна, сыро сейчас в лесу, ох сыро. От мыслей таких отвлек хозяина котелка близкий шум – постук копыт конских, да голоса негромкие. Путники по лесу какие-то ехали, при чем рядом совсем. Варивший похлебку прислушался, насторожившись – вскинул голову, замер с ложкою, и умел бы – так насторожил бы уши. Взбряцывало изредка оружие, голоса звучали непривычно, как-то излишне гортанно на низких звуках – о чем говорили, разобрать не удавалось. Коротко вякнул пес, его негромко окликнули, хлопнул кнут о сапог… рядом! Совсем рядом, аж слышно, как похрустывают ветки под копытами конскими! Ложка неловко вывернулась из пальцев, плюхнувшись в котелок – сердце в пятки ушло! Мучительных три удара пропустило, прежде чем снова нормально биться начало – как выехали из-под ветвей в остатки неверного вечернего света пополам со слабым отсветом костра незнакомцы. Один из них досадливо тряхнул поводьями: - Эге, лорд, так а полянка-то занята! - Мы это еще лучину назад приметили, - фыркнул ехавший впереди всадник. Одет он был богато – богаче, чем смущенно ловящий ложку в горячем вареве когда-либо видел на своем не таком уж великом – неполных тридцать зим – веку. - Добрый человек, не возражаешь ли полянкой поделиться для привала со мной и спутниками моими? Больно сыро уж кругом, а по темноте иное место сыскать непросто будет, - обратился он к хозяину костерка и похлебки. Тот бережно обтер выловленную ложку и сдержанно поклонился – почтительно, тем не менее: - Не возражаю, светлый господин, что вы! Меня Шоном величают, лорд. Ох и испугался я, как коней ваших заслышал… - Ну, можешь не пугаться – мы не разбойники, - усмехнулся предводитель отряда, спешиваясь сам и давая на то знак своим людям. – Имя мое - Ойхэнн Ардэйх, а это мои воины, и едем мы через эти земли с добрым делом, а не с разбойным. Он явно истолковал по-своему испуг Шона, да разубеждать тот не стал – хоть и подумал, что разбойникам был бы больше рад, чем тому, что ему помстилось сперва. В слух только отшутился: - Разбойникам и брать с меня нечего – суп и тот без зайчатины, пустая похлебка на грибах сушеных! Зря поленился по утру подстрелить ушастого… Ну да что это я! Мой костер, хоть невелик, а все ж готов принять к себе вас, лорд! Раз уж вышло так, что полянку эту занял прежде вас – почту за честь! Шон был весьма вежливым малым, да и радость от того, что ночевать придется все же рядом с обилием острого, настоящего железа, да с собакой и конями, его приободрила. Ночные тени больше не сулили столько того страшного, неведомого, в ожидании чего он упустил ложку и забыл нормально дышать вот буквально только что, как путники выехали из-за деревьев. Лорд – Шон присмотрелся, стараясь сообразить, на самом ли деле знатный элро так же молод, как он сам, или его снова обманывает неизменная чеканность черт их лиц – лишь кивнул. Гостеприимство, мол, и под лесной корягой законом освящено. Лорд оказался немногословен, и да, кажется, довольно-таки молод для элфрэйской крови. - Костер… парень, ты не обессудь, но это не костер, это так, лучинка в поле, - усмехнулся тот из воинов, что первым выкатился на поляну сразу за лордом и возвестил, помнится, что стоянка занята. - Есть такое, - развел руками Шон. – Тут еще сушняк был вот, только немного его совсем. - Туама! Собери дров, да не пугай парня пуще прежнего, - ухмыльнулся, подходя ближе, один из спутников назвавшегося Ойхэнном – по виду, тоже высоких кровей, а по манерам – ровня самому лорду. Улыбка у него была широкая и не сказать, что добрая, но угрозой от знатного юноши не веяло, во всяком случае, угрозой в адрес самого незадачливого ночного постояльца небольшой полянки. Был этот незнакомец-господин подошедший станом гибок, а походкой текуч, что куница. Воин, страшный на поле брани – не иначе, смекнул Шон. Не смотря на свою простецкую одежду, да и занятие не из самых сложных – охотник был Шон – а приметливости да остропонятливости ему хватало, чтоб все, что нужно, в незнакомых дворянах разглядеть. Что нужно, чтоб поздорову потом поутру расстаться, разумеется. - Кримтанн, - Ойхэнн чуть повернулся к подошедшему. - Что скажешь? - Да все спокойно, - тот пожал плечами. - Я сам проверил. Не знаю только, чего вон этот самый Шон дрожит по сию пору, как лист на осине! - А? Скажешь, может? – это любопытный Туама принялся править костер, заставляя тот пылать выше и жарче, аккуратно сдвинув в сторонку котелок, да и всунулся в разговор. Шон лишь пожал плечами растерянно – ну не говорить же лордам, что за выезд Охоты их сперва принял? Допрашивать усердно особо охотника не стали, занялись каждый своим. Зайцев, которых не подстрелил себе на ужин Шон, видимо, добыли воины северного лорда – сейчас их потрошили, разделывали да закатывали в глину, что накопали у ручья на краю полянки – печь. Пообещали даже угостить – все тот же говорливый Туама и обещал. Он был – как Шон понял – сам из помесных кровей, и потому держался проще остальных. Ну или просто по натуре был любитель поболтать, что тоже может оказаться – пока занимался костром, успел потихоньку вытянуть из Шона и то, кто он есть, куда идет да чем промышляет. Шон, как есть, сказал – чего там скрывать! Охотник он, на зимнеперых куропаток в горах по снежному времени охотился. Хитрое дело – зимнеперки только пока белы, ценятся. Вот как раз белейшие пышные перья их – греют, сказывают, пуще шерсти и меха! Дорого продать трофеи можно знатным господам – да только охотиться на них тяжко, по снегам, в горах, на всех ветрах! Но Шону нужны были деньги – он свататься ехал, домой возвращался. К любимой Хилен своей, наконец-то у него достаточно денег, чтоб позвать ее замуж! Об этом охотник пока что умолчал – но сболтнет, когда все тот же Туама поделится доброй порцией крепкого белого сидра. Ойхэнн не прислушивался особо к тому, о чем его спутники судачили, в пол-уха и пропускал редкие ответы охотника, что им пришлось потеснить на его ночлеге - все-таки парень был в своих словах сторожким и сдержанным, то ли от природы, то ли все еще чего-то опасался. Даже то, что втолковывал примостившийся по левую руку Кримтанн, как-то только с третьего слова на седьмое доходило до разума - Ойхэнн, стыдно признаться, только об Эйвлейн сейчас хотел думать. А уж как обтрепа-охотник обмолвился, что, мол, свататься едет - так и вовсе. Эйвлейн, дочка Лайдэха из Гнезда Хэргэлнэйт и Этне из Айт-Эохайн, ныне гостила у родичей матери. Вот он ее сейчас провожал. Его невеста, его единственная любовь - как дожить до конца лета? На конец лета, на Золотую Луну, назначена свадьба. Томительной тоской разливается в сердце весенний воздух, то ли вином любовной тоски, то ли отравой разлуки. - Ты меня не слушаешь, - наконец констатирует Кримтанн, дернув его за рукав. - Прости, - юный лорд Ардэйх встряхивает головой. Возраста они с Эннесом - Кримтанном-лисицей его зовут лишь близкие родичи - одного, а вот по ступени родства тот постарше будет считаться. Его нареченной Эйвлейн приходится Эннес-Кримтанн дядей по отцовской линии. Сыном, стало быть, Кинну Нэйту по прозванию Вереск, и братом Лайдэху Бешеному, отцу Эйвлейн. - Все об Эйвлейн думаешь? - как-то непривычно мягко интересуется родич. - Да, - кивает он. - Ну вот для чего Айты на целое лето ее к себе сманили? - Чтоб вам потом свадебное вино слаще казалось, - ухмыльнулся по-лисьи Эннес, и если б кто не знал, отчего дома его Лисом зовут, так мигом бы понял, увидев эту улыбку - вкупе с зелеными жестоко-веселыми глазами в особенности. Пугающее сочетание, для тех, кто знал младшего сына лорда Хэргэлнэйта не слишком хорошо - но к Ойхэнну, ясное дело, это не относилось. - Да мне и так... - юноша не договорил, улыбнулся, чуть приободрившись. - Никогда не думал, что буду желать, чтоб лето прошло скорее! Кримтанн рассмеялся, хлопнул юного лорда по плечу, сунул в руки тому чашу с сидром: - Не тоскуй, лорд! Все хорошо! А тем временем и зайчатина поспела - вот на куске лепешки протянули исходящую паром печеную ножку - посыпать травами и впиться в горячее мясо, только сейчас поняв, насколько проголодался за день. И наконец услышать, о чем все же толкует местный охотник. А толковал он, ни много ни мало, а о том, чего так струхнул сперва - Туама-болтун сумел-таки разговорить, поди-ка! А ведь видно было - не хочет о том речи вести. А дело было в том, что принял их издали Шон-охотник за Дикую Погоню. Да и не то диво было, что по весне, по светлому времени принял - в конце концов, в любое межсезонье раскрыты Ворота, и даже вот так, сказывали, бывало, что выезжали всадники холодных метелей и в леса и долины, согретые дыханием весны. Не диво - слышал всякий гаэлец сказок и былин о том немало. И, кажется, сейчас вот в одну, ранее не слышанную, прямиком угодили - толковал горец-охотник о некоем Дув Охэ, о Черном всаднике-князе. - А ты сам-то видел? - Ханри, воин постарше прочих, недоверчиво щурится на речи Шона, и тот в ответ нашаривает под рубахой оберег: - Нет конечно, оборони боги! Но слышал немало. - Думаю, брешут, - лениво тянет Ханри, вороша уголья. Взметываются в черно-синее небо снопы искр, тают, превращаясь в легкие пылинки пепла – хотя казалось, что силятся долететь до звездных брызг на изнанке небесного свода. - Большей частью, наверное. Но не на пустом же месте, - возражает Туама. Помолчали. Шону неловко перечить знатным господам, но уверен он в словах своих. Осмотрелся – дозволят ли продолжить. Чуть заметный кивок – говори, мол, раз начал. Лорд же Ойхэнн только усмехнулся про себя - Туама до безрассудства храбр, но до сказок охоч, а Ханри осторожен, но верит лишь в то, что руками потрогать можно. Каждый каков есть, так в разговоре и виден, точно на ладони - во всяком случае ему, Ойхэнну. - Ну и что говорят? - Кримтанн живо интересуется тоже, подбадривая замолкшего парня. - Да все как один, бают - что одновременно жуткий и, точно принц какой, благородный, и из себя настолько величав и прекрасен, что иначе, как Князем-Охотником его и не назвать. - Бабские сказки поди все! – фыркает, послушав, третий воин, Аули. - Малявок пугать! - Нет... нет, - Шон с усилием сглатывает, точно ком в горле встал у того. - Говорят, мол, что с лица бел, ровно снег, и волосы черные-черные, длиннющие, и глаза тоже... белые. Ну не белые то есть, но какие-то такие очень светлые, холодные и светятся, точно болотные огни - сразу ясно, что не живой-то. Встретишь - не спутаешь. Жуткий до последней крайности, в общем, да, да, но смотришь, сказывают, и вот как на короля или бога в точности. Понимаешь, что тебя прямо на месте растоптать могут, проткнуть насквозь или голову срубить - а все равно замираешь от того, каким величием веет, и это... оно самое, за что люди-то, живущие-то, за корону почему сражаются. Чтобы вот эта красота и величие твоими, значит, стали, чтоб смотреть, как на солнце, больно было! Шон договорил и как-то неловко потупился - видно было, что пересказывает не свои слова, и боится при том, что прозвучат они несерьезно, нескладно, не так, как в разуме они у него отзывались, пока произнесены не были. - Это чего ж, тот тоже в короне расхаживает? - Ханри озадаченно поскреб щетинистую щеку. - Да ну нет, какой там… одет-то и то, все говорят, в черное, простое, неброское... охотничье. Да и таким корона ни к чему. Он сам себе корона. Дув Охэ, черный всадник-князь - говорю же! - Сам Охотник Душа Ловчих, что ли, у вас тут разъезжает? - Кримтанн ввернул вопрос, точно острую шпильку - в самую сердцевину. - Да нет же! - Шон махнул рукой, едва не расплескав остатки питья из кружки. - Будто самому дело есть большое до каждого встречного-поперечного! Нет. Говорят, правда, что все равно, хоть и всадник Дикой Погони, а не сам Вожак - но непростой. Это, сказывают - и нет оснований не верить в то! - князь он самый настоящий, Дув Охэ-то. Был при жизни он тот самый королевский приближенный, первый средь воинов, лорд-командующий, самый любимый государем из всех лордов двора своего, что пал некогда, отравленный недругом-изменником на пиру... Ушел за Охотником в зимнюю свиту, и стережет землю и после гибели своей. Или мести взыскует по сей день! Яростен при жизни был, знать, безмерно. - Изменником, говоришь, отравлен, - медленно, задумчиво протянул Кримтанн. - Было такое, да... было. Давно уж. Отец сказывал - лет триста как минуло. Лорд гор Эохайн, никак, сам, э? - Не-ет. В том-то и дело, что нет, - мотнул головой Шон. - Старого лорда признали бы поди - не одни, так другие. Из северных кланов кто-то, вроде как. Почему тут - а говорят, что вообще по всей Гаэли он ездит, не только у нас! Нет расстояний-границ никаких тому, кто с ветром летит, куда угодно, кто сам - ветер черный, буря зимняя, вздох смертного холода! - Так раз приближенный короля, то отмщение сам король и свершил, если верно я понимаю, о чем речь, - негромко уронил Ойхэнн, поняв, чего так задумчиво-недобро щурится названный братец-лис. - Давнее дело. Чего бы мертвому князю по сей день рыскать? - Не знаю, светлейший лорд, не знаю - что слышал только, то и рассказываю! Так вот говорят - что по сию пору не скрыться от белых глаз и черного клинка, да. То ли разминулись с отравителем на том свете, то ли чего... В общем, не знаю. Но о черном всаднике и ныне говорят, да. И по весне чаще его видят, чем по Предзимней поре даже. Опять же - кто ту историю сказывал, говорили, что это потому, что умер злой смертью тот, кем прежде был Дув Охэ, именно в весенний Поворот. - Верно сказывают, да неверно узнали... Дув Охэ ваш - шутка Рогатого, не к ночи вспоминать силу его! - Ханри покачал головой, пристально глядя на молодых лордов - видел, видел бывалый воин, что задумались как-то не по-доброму и сам Ардэйх-наследник, и побратим-родич его, Эннес Лисица, молодой хищник северных гор - ни мягкостью, ни мудростью отца своего пока не разжившийся, зато на суждения скорый и на расправу суровый. Шон же - даром, что простой деревенский парень - тоже что-то соображал себе, и насоображал верно. Присмотрелся к синеве плащей, названную фамилию припомнил. Охнул тихонько - сообразил, видать, что про северного князя толкует северным же горным лордам. Храбро взглянул, подняв глаза - прямо, открыто, так, что зерно робости на самом дне взгляда не вдруг и узришь, хоть и холодело в груди у парня: - И это... не сердитесь, лорд Ардэйх, а говорят, что именно вам он родней приходился. Если тот самый, который королю верно служил. Вот я дурень-то, получается, какой, чего тут понаплел, как-то покажутся вам слова мои... вас я оскорбить ни коим разом не хотел, поверьте! Ни одной истории, что без уважения о Дув Охэ говорилась бы, я ни разу в жизни не слышал. Упали слова – как в колодец глубокий. Долгонько летели, да всплеском отозваться не подумали. - Не бери в голову, добрый человек! - рассмеялся наконец лорд Ойхэнн, и повисшее напряжение разлетелось хрустальными осколками в лужице застывшей было неприязненной скованности, ровно вот как по утру разбивают корочку льда в ковше или бочонке с чистой водою, собираясь зачерпнуть. - Мало ли что народ, бывало, вплетет в свободные уши! Порой и складно так – как и захочется и пересказать, понимаю! Отчего ж не понимать-то. - Ну... не знаю. Верится мне почему-то в князя-всадника, верится... - Не бери в голову, - с нажимом повторил молодой лорд. - Если и есть такой всадник, так никто наверняка проведать не может, кто он и откуда - как знать, может, в самом деле это Кровавому Солнцу все ж есть дело и до нас всех куда как больше, чем о том думать принято - вон как Ханри сказал. Не можем мы угадать, как и когда боги наши пожелают сами на нас взглянуть. А и подшутить, не ровен час, с Души Ловчих станется. - Так-то все так... - Так, добрый охотник Шон, так, поверь уж - не нам знать, что измыслит коварный Отец Охоты. Никак не нам. Не пугать же ты вздумал? - Да что вы, лорд! – Шон прижал руки к груди в жесте абсолютной искренности. - Это правильно – не к лицу воинам сказок да легенд страшиться. Охота сейчас не в полной силе - к чему их страшиться тем, кто гейсы свои не попрал, да жил по чести? Или душа не чиста у тебя самого, с того и дрожал, нас заслышав, со всадниками метели спутав? - Нет, не в том дело... не в том. Говорят, страха достаточно, чтоб пасть добычей. А я, лорд, не слишком великий храбрец, уж простите... но как есть. Не то что бы трус, но в воины не гожусь точно, - Шон растерянно повел руками. - Так боишься, значит, этого вашего Дув Охэ? - Боюсь. - Не наговаривай на себя, малый, - вмешался Ханри. – В воины – не в воины, а признать, что боишься чего-то, на то тоже храбрость потребна. А сказку эту вашу, наверное, сколько земля стоит, сказывают... вот когда я был мал - мать мне пела про рыцаря, что точно вот как ваш всадник черный, князь-охотник, на том свете дождался погубителя своего - да сказал ему: не интересна мне ни жизнь твоя, ни смерть - иди прочь. И растерзали черные собаки Кровавого Солнца душу того погубителя на такие мелкие клочки, что не собраться им боле вовек. - А что сам рыцарь? - поинтересовался лениво Эннес. - А рыцарь в той песне стерег свой замок потом незримо, и всех потомков своих. Так-то. – Ханри наполнил свою кружку и со вкусом приник к ней надолго. А как осушил, так добавил вослед: - Неча рыскать в полях-лесах, если есть земля, что своею при жизни звал – так я разумею, верно? - Верно, - кивнул Ойхэнн. - Верно, - тихо отозвался Эннес. Шон печально потупился. Ему не верили – почему-то это оказалось досадным. И вроде бы возрадоваться надо – не грозит страшная встреча, если правы заезжие гости! А и грустно невыразимо отчего-то. - А все ж, кем бы ни был всадник, так пусть дороги той стороны будут легки ему, да поскорее повернутся к новой жизни, - проговорил вдруг Аули, когда вновь принялось густеть молчание меж сидящими у костра. И со словами этими вытянул руку с чашею в сторону – уронил на землю за спиной у себя несколько глотков хмельного питья – после допил остатки – а последний глоток выплеснул в костер. На миг пригасло пламя в месте, где коснулась угольев влага – а потом выше взметнулось. - Верно сказал, - снова эхом отозвался Ойхэнн, и по примеру своего воина повторил приношение. За ним сделали также и остальные. «А все ж поверили, значит. Раз помянули… эх, чего ж я сам-то не додумал прежде!» - мысль эта светлыми крыльями всплеснула в душе у Шона, и он тоже, зажмурившись, прошептал «дорога да будет легка» - и отдал свою часть приношения огню и земле. А после уж никакой разговор и не клеился. Да и поздно было – дрема одолевала, исподволь, но неумолимо, точно росою с сон-цветка в глаза прыснули. Шон так и уснул у костра – клюя носом в складки плаща, в который укутался-зарылся, что сова в дупле в собственные перья. К утру распался костер на подернутые белесым, серым да сизым угольки – в самой глубине еще таящие тепло, но большей частью уже прогоревшие до тончайшей золы. Кто-то потыкал Шона в колено. Тот поднял голову – увидел перед собой собачьи внимательные глаза и мокрый нос. Пес внимательно обнюхал завозившегося человека – мол, чего спишь, просыпайся, соня! После, убедившись, что человек уже не спит, приветственно махнул хвостом и отошел. Шон обнаружил, что в самом деле все прочие уже на ногах и принялись снаряжаться в дорогу дальше, и мысленно порадовался, что пес его разбудил. Потянулся, вдохнул зябкий воздух, поворошил уголья, подняв облачко белого пепла – докинуть веток и согреть питья, или же не стоит терять времени? - Мы костра дожидаться не станем, путь неблизок, - чуть поворотив голову, бросил через плечо один из лордов, вроде как тот, которого прочие называли Эннесом, а сам лорд Ардэйх – Кримтанном. Странно так сказал - вроде как в пространство, а вроде как для Шона. Впрочем, горец-охотник не удивился. Подумал, что и сам он, пожалуй, время тянуть не станет. Пусть ему не так далек путь лежит, да растягивать время не хочется. «Домой бы поскорее!» Да и, что ж таиться от самого себя, на этом месте, где вчера – ночницы ровно за язык ущипнули! – зачем-то болтал о Дув Охэ – дольше необходимого оставаться не хотелось совершенно. Собрались знатные воины быстро – пока Шон протирал котелок пучком сухой травы да возился близ погасшего кострища, проверяя, не посеял ли чего важного, уже все были в стременах. Эннес протянул выуженную из-под полы широкого плаща флягу сперва Ойхэнну, тот отхлебнул пару щедрых глотков, передал дальше остальным воинам – и когда флага завершила круг, все еще по разу проверили снаряжение – да и двинулись в путь, повинуясь щелчку поводьев в руках предводителя группы. Пес потрусил вперед – местный горец так и не узнал, чья именно то собака – самого ли лорда, или его родича с хищными лисьими глазами, или кого из воинов. - Доброй дороги вам, светлый лорд! – крикнул вослед Шон. - И тебе с богами, Шон-охотник! – отозвался Ойхэнн, не оборачиваясь, только чуть рукой в прощальном жесте повел. Шон пожал плечами, зачем-то тоже махнул вслед, погасил влажной землей последние угольки – да и зашагал тоже – сперва по тропе вослед, а потом вскорости забрал в сторонку, сокращая путь по лесной тропке. Конные же двинули к большому тракту, к реке – им в самом деле далеко ехать, если возвращаются они домой, как вчера сказал Ханри. Шагалось легко – солнце забиралось все выше, прогоняя зябкость. А что под ногами большей частью будет, конечно, сыро – то так стоит смотреть, куда идешь! Вечернюю – ночную, вернее сказать – встречу с лордами северных гор Шон вскорости и вовсе из головы выкинет, разве что одно упомнит, мол, ничем особо они от нас, эохайновских, и не отличаются, разве что лица немножко острее да говор чуть другой. Ну а так знать и тут такая же - повадки волчьи, глаза острые, слова того острее, гляди, под горячую руку не попадайся! Ну а что не повелили – или поверили не до конца – так то понятно, не своя история-то, с чего бы с ходу в нее верить. Сам же Шон историю про Дув Охэ будет считать правдою все равно, и его дети со внуками тоже… Хилен скажет ему «да». И отец ее не будет против, сочтя в заработанное Шоном эту зиму достаточной основой для новой семьи об этом парень узнает скоро, ну а пока он только надеждою об этом себя согревает. Жизнь катит свои волны положенным чередом – и жизни этой нужны сказки, страшные и не очень… и такие, что больше всего страшны своею похожестью на правду. Дорога лесная из не слишком приметной тропки становится все суше и шире – под копытами коней скоро вместо веток-сучков захрустит мелкая крупка светлого песка, а лес будет становиться все светлее. Скоро будет река, скоро – широкий торный тракт. Плывут мимо чужие земли - звенящие ручьями, затопленные сине-белыми озерцами цветущих небесных пролесок и нежнейших хрупких амарилли, что, тем не менее, не боятся даже льда и снега, лезут из-под него упрямыми стрелками, едва солнце пригреет... В ардэйхских горах еще не скоро, а тут вон уже, утопает тропа по обе стороны в дымке бело-голубого цветения. - Домой приедем – там только-только начнет вот так же все распускаться… бесконечная весна какая-то, - с улыбкой замечает Ойхэнн. - Угу…надо маленькой сказать, чтоб домой не таскала подснежников, - буркнул под нас себе Эннес. Пояснил, увидев удивление на лице родича: - Отец эти вот, беленькие, амарилли, в букетах не любит. В лесу, говорит, красиво выглядят, а в чашке на столе – как поминальный букетик на алтаре. Кто бы знал, почему ему оно так, но вот. «Маленькой» Кримтанн называл сестренку, Слайни – самую крошечную из огромного семейства хозяина Гнезда Хэлгэрнэйт. Пятую весну вот девчушка нынче увидит – до этого в лесу цветы рвать она, разумеется, никогда не ходила. Лорды поудивлялись над причудами родных, вспомнили проказы собственных совсем детских лет, и, слово за слово – принялись неторопливо беседовать обо всяком, и хмурая молчаливость вчерашней ночи растаяла, как тот снег. Вспоминали больше о доме – красивы ли чужие земли? Красивы, конечно – да домой тянет все равно. Впрочем, у Ойхэ сердце на части рвалось – и домой хотелось, и обратно тянет – туда, за перевал, где горное Гнездо Айт. Не думается и про ночную то ли сказку, то ли быль – он еще вчера знал большую часть разгадок этой странной истории, да только давно то уже дома решено, обговорено и забыто – еще до его, Ойхэнна, рождения. И ворошить то не к чему – впрочем, жизни этой, и для тех, кто вспыхивает лучинкой, для тех, кто стрелой сквозь годы проходит, нужны страшные истории, истории о силе и мужестве, о благородной крови и о вере – тем сильнее бьющие в сердце, что вырастают они из зерна правды. А что зернышко было яблочное, скажем – а возрос тис в три обхвата – ну, бывает и так. Не под весенний поворот такие думы, во всяком случае, думать пристало… - Лето минет – не успеешь оглянутся! Эхх, золотая невеста-луна, вот и погуляем же! Я тебе клятвенно обещаю, не меньше седмицы по обе стороны от равнин будут эту песню петь! – Эннес, зараза такая, точно мысли читает. Ухмыляется от уха до уха – ну точно, Лис-разбойник! - Перепьетесь все, как лешаки, вот это я точно знаю, - ворчит смущенно Ойхэнн. - Не без того, - важно кивает Кримтанн-Эннес. – Ясное дело, что не без того! Не ворчи, не ворчи, Ойхэ, у тебя еще не скоро это начнет получаться так же хорошо, как у твоего отца! Ххэй! Дорога пошире да посуше стала, давай прибавим ходу! 24.03.18. Эйрик Годвирдсон

Вместо введения. Фэнтези, фэнтези. А почему, собственно, именно фэнтези? О, на этот вопрос существует множество ответов - у любого автора, пишущего в этом жанре, и не по одному. Фэнтези и в самом деле так много сейчас вокруг - книги и кино, игры и сериалы... так почему же? В случае книг Эйрика Годвирдсона ответ таков - потому что это история о мечте. Всегда - о чем-то таком, что задевает душу, тревожит сердце. О чем хочется думать, даже после титров, после последней страницы, после упавшего над историей занавеса. Это истории на которых оба автора, подписывающихся псевдонимом "Эйрик Годвирдсон", выросли. Истории миров, похожих и нет на наш, смешных ли, страшных, полных героизма... ярких, запоминающихся. Прекрасных. "Истории из тех, что врезаются в память даже если ты был еще совсем ребенком..." - да, Сэм, один из лучших героев саги "Властелин Колец", был прав. Может, поначалу иной фэнтези-мир кажется игрой и чем-то несерьезным. Может многие из них написаны так нарочно - мы не скажем за всех. Но самое завораживающее, и, пожалуй, главное для нас стало в этом жанре то, что в какой-то момент заданные условия мира и характеры героев начинают строить историю порой самым причудливым и неожиданным образом. И тут-то сам автор из выдумщика и дирижера становится хронистом своего мира. Мир сам пишет свою историю, по внутренним законам этого самого мира, автору нужно быть внимательным к своему творению, и тогда. О, тогда и случится то самое волшебство литературы - ты поверишь в них. В мир, героев, их приключения, взлеты падения, страдания и радости. И мы захотели рассказать читателям этот мир так, чтобы поверили. Так начался цикл про мир под названием Атван. Что есть Атван. От идеи к реальности. Мир начинался с мечты. В какой-то степени так случилось и с Атваном, в далеком ныне 2006 году (если и не раньше даже) - с нескольких шуточных карт и "словаря кортуанского языка". Это были по большей части, атрибуты детских игр и выдумок по следам прочитанных книг, да и то - ну кто не занимался в ранней юности придумыванием языков и шуточных шифровок на нем! Только на этом все не закончилось. Следом зародилась пара-тройка коротких историй, и спустя какое-то время истории получили продолжение. И лишь в 2009 году мир начал обретать форму. Началось его "творение". Истории не могут происходить в "пустоте", поэтому появлялись свои народы, города и страны, события. Потихоньку начали вырисовываться законы мира и его архитектура, космогония... Мир начал получать собственную историю от первого луча солнца и дальше. Конечно, до соавторства и литературных трудов было еще несколько лет. В какой-то момент стало понятно, что уже и не обязательно брать какие-то конкретные события (создавая отсылки к земной истории), или срисовывать портретно старые земные города - достаточно теперь лишь намеков, легких мазков кисти по полотну, за которыми раскрывается сияющий горизонт. Стало понятно, что, например, кортуанцы - сходны с народами реального Средиземноморья только на первый взгляд, а эллеральские эльфы - со своей родней из мира Средиземья имеют общего только внешность да название. Мир Атван не был продолжением чужих историй, вот что важно. С годами продолжалось расширение мира, писались первые версии романов, объединившихся в цикл, короткие повести-зарисовки, отсылающие нас к романам лишь отчасти, но всё это складывалось "в стол" - слишком оно было "сырым" и неполным, до момента появления соавтора, с того момента, можно считать, Эйрик Годвирдсон стал единым целым и заработал на полную мощность. Сейчас уже расширение мира остановилось, несколько лет идет его углубление, расширение не внешнее(новые народы или земли), а внутреннее - локальные истории, национальный колорит каждого отдельного народа, мифы и легенды. Всё то, без чего не может существовать ни один мир, будь то мир реальный, или мир фантастический. На этом субстрате наш собственный поджанр (особенно в малых рассказах) смело можно обозначать как "этнографическое фэнтези" - когда главный герой любой истории в первую очередь мир и уклад жизни в нем. Не смотря на всю фантастичность мира (драконы, магия, духи здесь реальная обыденность, а не домыслы), его обитателей терзают вполне реальные проблемы, а угрожает им не злой дракон или безжалостный маг (хотя и таким находится место, что уж! ведь люди всегда люди - а наши истории - именно о людях. Но не будем забегать вперед) а вещи иного порядка - небытие и пустота. Энтропия если хотите. Только вот - обретшая форму и разум. Зло окрашено не в черный - у зла нет цвета. Ибо имя злу нашего мира - Ничто. Ведь что случилось бы, если Ничто обрело форму? Как остановить то, что невозможно постигнуть и возможна ли вечная жизнь если не для человека, то для мира вообще? Есть ли эта точка гармоничного баланса, что позволит сфере мира вращаться бесконечно? Наверное, в глобальном смысле об этом балансе "быть" и "не быть" и есть книги цикла "Атван" Герои книг всеми силами стараются ответить на эти вопросы, ищут, иногда находят отблески ответа, иногда ошибаются, больно получая за свои ошибки, и некоторые их ошибки невероятно дорого стоят; Они побеждают и проигрывают, радуются и впадают в отчаяние, любят и ненавидят - они остаются людьми. Драконы и элфрэ, гномы и маги - по сути они все под этим привычным "люди". Разумные живые души, что хотят быть, и хотят сохранить свой мир. И встают против великого Ничто - с тем оружием, какое им по плечу. С мечом. Со словом. С заклинанием. С верой и надеждой - иногда это тоже оружие. И вот поэтому ответ на второй самый важный вопрос - о чем эта книга? - звучит так: о людях. О живущих. О жизни. Не смотря на всю фантастичность мира, он ведь во многом такой же как и наш - именно потому, что в нем такие же люди как мы. Им важно то же, что и нам - и терзают беды очень похожего сорта. Каждый борется со своей собственной Великой Пустотой. И есть ли у него шанс на победу с пустотой внутри - об этом наши истории.

Эйрик Годвирдсон делится еще одним отрывком - на сей раз самым началом длинной, интересной и полной самых необычайных приключений истории о Донни из Бо и ведьме, что живет на зеленой горе. История целиком - в сборнике "Семиведьмие. Бронзовый котел", который мы недавно анонсировали А пока... Дорога была широкая, ровная, сухая, и от того белесо-желтоватая, с редкими пучками жухлой травы то там, то сям. Дождей давненько уже не случалось, поэтому идти было бы удобно и хорошо, но одинокий путник, маячащий в жарком мареве летнего воздуха прямо посреди такого отличного тракта, большим энтузиазмом и бодростью не отличался. Его звали Донни из Бо, зим ему было около двадцати - точнее, двадцать одна. Роста он был чуть выше среднего, сложения - не то чтобы особенно крепкого, но с успехом компенсированного умением и любовью хорошо перекусить и всласть поваляться в тени в саду, покуда братья торопятся в поле, пока световой день еще долог. Одет Донни тоже был ничем непримечательным образом - холщовые крепкие штаны, крашеные вайдой, ношеные, но еще вполне дюжие башмаки, довольно ладно скроенная рубаха, пусть из небеленого льна, да потертая жилетка коричневой замши. На котомке, висящей через плечо, болтался свернутый коричневый же плащ - сейчас для плаща было очевидно слишком жарко. Обычный, прямо скажем, деревенский парень был этот Донни из Бо, таких в любом селе парочка да найдется. Необычным было только выражение полноватого лица - кисло-мрачное. Парень уныло брел по утоптанной, пыльной земле, то и дело обтирая покрывающееся испариной лицо рукавом. Рыжая пыль оседала на башмаках и штанах, как мука. Было жарко. Хотелось есть, но запасов в котомке оставалось не слишком много, а день еще не перевалил за середину. Тощий кошель печально звякал на боку, напоминая своему хозяину, что стоило бы уже в следующем селе поискать подработки. Особенно ленивым Донни в общем-то не был, но... Все-таки хотелось сперва уйти подальше от прежнего места работы. «И уберешься, забыв об оплате своей работы с начала лета». Выгнали его именно с этой фразой. Это ж надо было так попасть впросак! Сперва Донни горячо благодарил богов, что ему вообще позволили убраться, не попадаясь на глаза хозяину. А ведь предупреждали - работать на элро хоть и выгодно чрезвычайно, зато за проступки спрашивать станут круто. Потерянного места работы - прибыльного для наемного батрака вроде Донни, как никакое другое - было жаль. Но своей головы было еще боле жаль - вот и пошел месить пылищу на пустой дороге. Время для наема в работники было не самое удачное. Макушка лета только-только перевалила - самая горячая пора сельских работ начала лета притухла, а до сбора урожая была еще не одна дюжина дней. Скотину пасти по дальним лугам - так всем, кому работники были нужны, озаботились заранее. Если только свезет, да какой скряга-богатый поселянин вдруг решит, что маловато у него работников все же, чтоб уследить за всем... Или попадется недавно ставшее свободным по чьей-то растяпистости место. Вот же леший, а! Донни было жаль денег - даже не смотря на то, что, получив их, он точно столько же, сколько недополучил, прокутил бы в первую же седмицу. Ему было жаль себя - месить пыль по немилосердной жаре хотелось все меньше. Ему было досадно - в прежнем месте расхаживал гоголем, ел славно, от работы не надрывался, да еще полагал себя важной птицей, в таком важном дворе дрова колоть-то! Да и девчонки-работницы были славные там... эх! Некстати вспомнилась ворчливая бабка, охаживавшая иногда Донни мокрым полотенцем в сердцах и приговаривавшая при том - сгубит тебя, мол, именно то, что до девиц больно лаком. Как в воду глядела старая, а! Вспомнив о доме и старой бабке, вечно ворчащей с печи, о мал-мала меньше братьев да сестер, о хмуром неразговорчивом отце да тихой, что мышь под веником, матери, Донни прибавил шагу. Возвращаться в свою родную деревеньку под названием Бо он не имел ни малейшего желания. «Интересно, чего это только все превозносят красоту всяческих странствий! Нет, я, конечно, понимаю - скажем, по морю плыть, чудищ из морской пучины гарпуном сшибать, или на огроменной птице по небу рассекать... Вот там дааа! Пыль месить же... эх, да пусть даже и по земле, верю, тоже интересно - когда ты сам в дорогой одеже, да на коне! На высоченном, крепком, с черной шкурой блестящей....нет, лучше на белом с серой гривой! Как кобыла Бъероа из княжьей конюшни, вот красота-то где! А то черный жеребец Эну, тот, на котором младший хозяин разъезжает, злой, как болотный дед в полнолунную ночь! Да, лучше коня послушного, точно... и меч еще - чтоб с рубином в перекрестье...!» Донни мечтательно представил самого себя в виде такого вот героя - не заметил, как запнулся о торчащий наполовину из земли булыжник, да едва не пропахал носом пыльную, сбитую до каменистой плотности почву. - От жееее! Чтоб тебя!!! Лешакам за шиворот камень этот! Ругаясь, Донни поднялся на ноги, принялся яростно отряхиваться, потом в сердцах пнул с размаху злополучный булыжник. Взвыл еще громче - камень сидел в земле крепко, и парень только ногу отбил. Пока Донни прыгал на одной ноге, ругаясь так, что бабка ему не только полотенцем, а и скалкой бы добавила, в кустах близ дороги вкрадчиво зашуршало, потом послышался сдавленный ехидный смешок, скрипучий и неприятный, а следом - такой же скрежещущий, как несмазанные петли, голос: - Эхехехехехе! Вот растяпа так растяпа! - Э? Кто тут? - отвлекся сразу же от болящей ноги и булыжника Донни - Да я тут, мил-друг! Головешку-то свою беспутную повороти! - и с этими словами из-за спины Донни - тот готов был поклясться, никого еще миг назад там не было, да и вообще он не первый час как идет один по этой дороге - вынырнул какой-то диковинный человек. Человек был едва по пояс самому Донни, правда, шляпа на нем была такая, что заостренным концом вполне могла достать парню и до плеча, одет в коричневое и серое, подпоясан причудливым пестрым кушаком с кистями, обут в огромные башмаки. Человек был коротко стрижен, хотя практически не чесан, безбород и постоянно кривлялся, строя такие рожи, что Донни только оторопело похлопал глазами. Лицо у встречного-поперечного оказалось наиудивительнейшее и для рож этих самое подходящее - коричневое да сморщенное, что яблоко печеное, на диво выразительное, подвижное, снабженное кривым длинным носом и наихитрейшими раскосыми глазами - пронзительной льдистой голубизны, как ни странно. - Чаво уставился, мил-друг? - Дааа... так. Ничего. Я просто один шел, а тут... - Один он шел, ну вы посмотрите! Откудова шел, а? - Оттуда, - Донни махнул рукой назад, все больше удивляясь встреченному существу. - Ааа, из замка выперли, ясно! - незнакомец каркающе рассмеялся. - И ничего не выперли! - заупрямился Донни. - Ворюга поди? - Ни разу! - Донни возмущенно подпрыгнул на месте. - Не смей меня оскорблять, путник, или... - Чаво или-то? Ну может, и не ворюга...а все равно не за доброе дело выпнули! Донни пожал плечами да пошел дальше. Карлик, смешно подпрыгивая на каждом третьем шаге - он был еще и хром - пошлепал следом. Иногда неожиданный попутчик пытался заговорить с ним, но парень только отмалчивался. Настроение еще больше ухудшалось. Мало что без денег, без работы да без какой-то внятной определенности на грядущий день - повезет ли в приближающемся поселении - или дальше идти, неведомо сколько? - так еще и этот навязался! Тип в коричнево-сером был Донни откровенно неприятен. Когда в очередной раз карлик попробовал завести разговор - кажется, о женских прелестях да приключениях любовных, парень не вытерпел: - Слушай, незнакомец... - начал было Донни, но тот его перебил: - Слышь, парень, ну не хошь болтать, как хошь. Скажи-ка вот, а есть ли у тебя чего съестного? Жрать чего-то хочется, весь день иду-бреду впроголодь. А я тебе за то дудку подарю, во! Карлик показал вынутую из-за пазухи тонкую металлическую дудочку. - Не. Не хочу я твою дудку. Да и поесть у меня ничего нету. Вот бы поскорее от этого типа отделаться!!!! «Чего врешь, краюха-то еще есть!» - каркнуло где-то прямо в голове. Донни потряс головой. - Ну, как знаешь, - задумчиво протянул карлик, спрятал флейту и, внезапно вытянув руку вверх, завопил: - Смотри!!! Донни поднял голову - но ничего, кроме парящего уже не первый час над лугами орла, не увидел. Когда он снова взглянул вниз, карлика рядом уже не было. Зато над дорогой разносился противный смешок и скрежещущий голос добавил: - А у хозяина черного Эну, кстати, рубинов али каких еще каменьев дорогих в отделке клинка отродясь не бывало, а все равно и товарищи им горды безмерно, и, помимо прочего, девы, равно как и жены прелестные, его ого-го как любят! Не то, что некоторых, эхехехе! Донни в сердцах сплюнул в дорожную пыль: - Вот же... ночные знают что такое! Оставалось только поудобнее перехватить котомку да прибавить шагу. Деревня с названием Старый Арвэс приближалась. «Авось не под открытым небом сегодня ночевать придется!» (с) Семиведьмие. Бронзовый котел. "Работа для простака" Э. Годвирдсон

Сегодня у нас – небольшой анализ разных писательских советов, касающихся достоверности текста. Сразу оговоримся – пока только на эту тему. В информационном океане сейчас огромное множество советов писателю, от кого только не поступающих: издатели, писатели, редакторы…. Рассматривать будем, пожалуй, далеко не весь массив, а только на наш субъективный вкус самые заметные, интересные и серьезные источники. Вообще, конечно, советы советовать – дело довольно сложное, мы за него и не беремся. А вот рассказать, что думаем – это пожалуйста. Очертим круг источников для начала, чьи советы писателям мы рассматривали: Чак Паланик, Нил Гейман, Елена Хаецкая, Генри Лайон Олди, Мария Семенова, издательские заметки от «Астрель-Спб» и «Эксмо». Не только для этой статьи, а вообще, список источников справедлив и для следующих наших заметок по теме сравнения советов и рекомендаций. Итак, вернемся к теме. Лапти и достоверность. Что такое достоверность? Это мера убедительности текста. Не «ведро заклепок», описанное с придирчивой тщательностью и фотографической точностью, не соответствие куче источников, справок, документов. Это, если хотите, именно убедительность и… соответствие логике и здравому смыслу. Именно так. Как ее достичь, вам с ходу скажет с пяток источников – пишите про то, что знаете! Это же так легко, правда? Вы прекрасно знаете, как любой человек на планете Земля, скажем, заваривает чай. Или режет хлеб. Или сидит в кафе, едет в трамвае….так, стоп. Что, получается, писать только реализм? Более того, реализм сугубо того географического наименования и временного периода, где и когда вы проживаете? Похоже, что да. Во всяком случае, подобная формулировка наталкивает на такую мысль. Не может быть, чтоб все так было – расстроено, удивленно или возмущенно воскликнет любой, прочитавший такой совет. Ведь… а как же исторические романы? Как же приключенческие, фантастические, фэнтезийные и мистические истории? Как без них?! А не надо без них. Давайте все-таки с ними. Даже самые предвзятые советчики, критики и прочие участники литпроцесса не осмелятся предложить вам и выкинуть из мирового пласта культуры такое количество книг. Хотя, знаете… *шепотом* находятся такие. Но пока не будем о них. Давайте вчитаемся в советы дальше. Пишите о том, что знаете! Вдохновенно советуют всем пишущим. А если не знаете – так узнайте! Понимаете, начинает проникновенно советчик, понимаете ли, достоверно описать можно, только понимая суть явления. Попробовав его, так сказать, на эмпирический зуб. Но наша современная жизнь – она все-таки изменилась так нехило века с четырнадцатого-пятнадцатого, и современный городской житель без подготовки не напишет подробно о быте йоменов, да даже о горожанине тех лет не напишет, ну! Потому что представляет весь корпус бытовых дел человека, отделенного от него пятком столетий, очень смутно. И это – правда. Это – бесспорно, непреложно и от этого никуда не денешься. Мы – согласны на все сто. Написать, конечно, можно – да только читать такое никто не станет; даже мальчишки и девчонки школьных лет, насмотревшиеся какого-нибудь сериальчика в псевдоисторических декорациях, не станут. Ну, или только очень непритязательные мальчишки и девчонки. Обратимся к цитатам, наверное, для понятности. Мария Семенова, та самая, которая «Валькирия» и «Волкодав»: «Я, перед тем, как написать очередной эпизод в своем романе, до мелочей продумываю, что должны сделать персонажи, почему они это сделают, как в этом эпизоде отразится предшествующее повествование и как повлияет на дальнейшее. А если мой персонаж попадает на чемпионат лапотников, то, фэнтези это или нет, но лапти они плетут по всей науке. А значит, и я должна уметь плести лапти. Или, например, в очередной книге из цикла «Братья» герой много играет на гуслях. А значит, и я должна уметь на них играть. Причем на сделанных своими руками» Оп! Оп-оп-оп! Вот оно. Зерно большей части таких советов. Пиши о том, что знаешь. Не знаешь – иди, учись, плети лапти, строй гусли, руби избу из бревен. Стреляй из лука, если пишешь про йоменов. Ведь оно как? Лучше же написать о том, как спущенная тетива лука бъет по незащищенному ничем предплечью, когда сам испытал на себе это, правда? Когда знаешь и помнишь, какие ощущения в руках, когда натягиваешь этот самый лук, как держать стрелу и как отвести локоть, как прищуриваться, чтобы поймать цель, как поскрипывает тетива и с каким усилием сгибаются плечи лонгбоу, который тебе одолжили в историческом клубе… так, стоп. Вот тут – стоп. Взяв в руки лонгбоу или рекурсивку, которую тебе предложат знакомые любители исторического оружия, ты будешь знать_именно_этот_лук. Не стрельбу из лука вообще. Это еще почему, казалось бы. А мы поясним. Следите за руками: положим, у вас нет опыта общения с этим предметом в анамнезе совершенно никакого. Положим, вы пишете про Робина Гуда, и вам надо, очень надо, ну просто необходимо описать сцену стрельбы. И непременно сделать это красиво, подробно и – дос-то-вер-но. Что напишет человек, внявший совету бесспорно маститого писателя? Нет, не так – что он сделает? Пойдет искать, где бы пострелять. Ту самую историческо-спортивную секцию. Найдет. Потратит дофига времени…. Получит что? Скромный опыт, ограниченный и обусловленный а)качеством инвентаря б)личными загонами тренера с)временем. Этот опыт никогда, ни в каком приближении (мы сейчас об опыте, а не знаниях, это важно) не сравнится с опытом человека, стреляющего лет с семи. Стреляющего не по воскресениям ради развлечения, или потому что тетя Мария Семенова сказала, что так надо, а ради выживания. Чтобы было, чем кормить себя и родных. Или чтобы защититься от врага. Или чтобы получить вожделенный приз на турнире? Что напишет человек, строго последовавший совету? Текст, который породит волну криков а-ля Станиславский. «Не верю!» Не верю. Вот просто – ни одному слову. Почему? Ну почему, я же это…стрелял, я умею, я знаю! Кстати, в особо тяжелых случаях еще может последовать волна насмешливых замечаний, рецензий и шуток, да-да. Неверие достигает своего апогея. «Но я же…» - обижается автор. Нет, дорогие пишущие и им сочувствующие. Достоверность не в том, чтобы автор поплел лапти и поиграл на гуслях – а в том, чтобы он знал, и хорошо знал, как на этих гуслях играют люди вообще. В идеале – люди с таким же количеством опыта, как у описываемого героя. Для этого не нужно (если очень хочется, то можно, но необходимости нет никакой) самому их плести. Для этого есть книги, общение с людьми, находящимися внутри этой деятельности, специальная литература. Ведь далеко не все активности героев автор может опробовать на себе. В конце концов, что мы о стрельбе из лука или лаптях? Война, например, в книге, и персонаж под пулеметным огнем сидит в блиндаже… А? Что, наняться в ЧВК и ехать курощать «укрощать непокорных зусулов»(с)? Давайте без крайностей уж. А то больно макабрическая картина получается: автор, которому нужно написать, о, допустим, политических интригах, оканчивает престижный юридический вуз, строит карьеру успешного политика, обходит конкурента на выборах самыми маккиавелианскими способами, получает пост президента…и прямо на инаугурации разворачивается и уходит в свой маленький уютный кабинетик, садится и пишет одну-единственную главу в свой роман. Где же достоверность, если не в личном опыте? В книгах, стало быть. А тут лежат грабли номер два. Грабли номер два называются еще «заклепочничеством» - термин среди писателей довольно распространенный, и очень любимый господами Олди. Нами, в общем-то, тоже. Означает он подробнейшее, придирчивое описание всех деталей материальной культуры – вплоть до размера и формы заклепки на броне пятого легионера в седьмом ряду. Если очень кратко пересказать позицию Олди, с которой мы всецело согласны, то выглядит она похожим образом: погоня за заклепками убивает душу в тексте. Как это выглядит? А вот как: когда текст пестрит тактико-техническими подробностями каждого попадающего в поле зрения предмета или события настолько, что начинает напоминать энциклопедический словарь или краткое руководство по какой-либо технологии, хоть даже выпечке хлеба, то места для свободного нарратива, включающего мысли и чувства героев, почти не остается. На любителя формат, скажем прямо. Он-то, может, и достоверен в сфере материальной, но перестает быть достоверен в сфере чувств, мыслей, поступков и даже иногда речи героя. Ведь книга – если это не техническое руководство – она о персонажах. О живых существах с мыслями, эмоциями, чувствами и своей манерой их выражать. И как же мало тех живых и мыслящих, кто будет изъясняться формулировками вида «я увидел чуть в стороне забор из прутка стального горячекатаного с квадратным сечением»! Живой, обыкновенный человек скажет – заборчик увидел, железный. Цвет еще скажет, если заборчик крашеный (ага, «по грунтовке, аклкидной эмалью в два слоя») И все тут. Персонаж должен вести себя естественно, а не пересказывать постранично энциклопедии, прочитанные автором. Потому что в обратном случае тут снова будет – не верю. Ведь любая книга – это книга о людях, даже если персонажи в ней человекообразные роботы или разумные грибы. Потому что пишет книгу человек, а значит – па-паммм – пишет о том, что знает. Мы все и всегда пишем о том, что знаем, просто забываем иногда об этом, вот в чем секрет. То есть все-таки совет про писать-про-что-знаешь так или иначе выполняется, ага. Уже хорошо. Можно выдохнуть и попробовать наконец разобраться – а как быть-то все же с лаптями? Знания – в том числе специфические – автору нужны. Необходимы, на самом деле. Мы сами сказали выше – недостоверность происходящего будет видна невооруженным глазом, если у автора этих знаний нет. Вспомним снова слова Олди – достоверность рождается на пересечении сфер знания автора и читателя. Ведь писатель пишет для таких же, как он сам, людей – многие из которых вчера еще ничего толком не знали ни про быт йоменов, ни про будни конюха, ни про плетение пресловутых лаптей ничего, кроме того, что ну вот вообще есть такое где-то, кто-то этим занимается. Или занимался когда-то. Как написать об этом и достоверно, и подробно, и красиво, и интересно? Красиво и интересно – это уже личный талант каждого рассказчика. Сила изобразительных средств языка и умение выстроить нарратив. А вот достоверно и подробно – тут как раз совет о плетении лаптей лично автором превращается в совет вредный. Мы выше пояснили почему: из-за неизбежной узости круга опыта. Достоверность. Царица полей, практически. Вот как она приходит в текст – автор, взяв все доступные ему знания, должен их сперва осмыслить сам. Понять, что из увиденного, услышанного или даже опробованного на опыте лично больше всего его впечатлило. Понять, какое место у людей, занимающихся этим постоянно, оно будет занимать в голове. Буквально же – насколько вы обращаете внимание на момент включения света в квартире? Да большинство делает это машинально! Вот и подумайте – если плетение лаптя это такая же бытовая рутина, стоит ли давать персонажу отдельное время, чтобы усердно отмечать – лыко налево, лыко направо, смотри не перепутай… нужно? Или не очень? Может быть по-разному, кстати. Вдруг ваш персонаж только учится их плести? Поэтому мы и говорим: соотносите степень опытности вашего персонажа с теми знаниями, которые вы добыли. В общем, на этом уже и можно построить модель представлений человека внутри среды об этой самой среде – и вот это-то уже поможет призвать неуловимую даму Достоверность в текст. Даже если речь пойдет о выдуманном ремесле – как та же игра в квиддич в текстах Роулинг, скажем. Поэтому, поэтому, господа, для себя мы создали правило Трех Пэ или даже ТриПэ+один. Звучит оно так: Прочитай. Послушай. Пойми. Если хочешь – то и Попробуй сам, но не думай, что попробовать (плести лапти) – это все, чем можно ограничиться. И только тогда переходи к главному Пэ – Перескажи. Так, чтобы было интересно и тебе самому, и твоим читателям. Пересказ должен быть лаконичен и цеплять только самое важное, интересное и/или яркое. Автор не обязан уметь играть на гуслях сам – автор обязан понимать своего персонажа и место, а так же время, где живет его персонаж. Автор должен помнить про баланс – в данном случае баланс подробности и простоты. Подытоживая, скажем вот что: у нас мало собственных правил, на самом деле. Но их мы соблюдаем неукоснительно. Главное – правило баланса. Второе – вот оно. 3П+1. И достоверность рождается в их сочетании. Искренне ваш, Э.Г.